Одна сигарета в час, только одна сигарета.
Шестнадцать сигарет в сутки и восемь часов сна. За шесть минут выкуриваю сигарету и пятьдесят четыре смотрю на часы. Лимит на кофе вынести легче. Нужда двигаться в направлении кухни, открывать кран, наполнять водою чайник, ждать, когда он закипит, открывать банку, заполнять чашку жидкостью и порошком, именуемым кофе, делает реальность невыносимой, обостряет одиночество и тоску.
Сейчас, наивный мой читатель, тебе уже показалось, будто что-то произошло. Автор взялся об этом писать и, как это у них, у авторов принято, начнет, конечно же, с конца. Опишет все свои скучные мысли и ощущения, и только на последней странице ты, наконец, поймешь, что же все-таки произошло. Спешу тебя разочаровать – ничего особенного. Тебе этого мало? Хорошо же! Я раскрою все карты прямо здесь и сейчас. На последней странице я расскажу о том, как он разбил мою чашку. Случайно.
Ничего себе – интрига, да? Он разбил чашку, из которой у меня выработалась устойчивая привычка пить по утрам густой черный кофе без сахара. На дне этой чашки скапливались и, к возвращению с работы, высыхали остатки моей никчемной, пустой, глупо истраченной жизни с примесью ночных кошмаров и пепла первой утренней сигареты. Самой любимой, самой вкусной сигареты. Одна сигарета в час, только одна. Еще тридцать пять минут и вы услышите щелчок моей зажигалки. Потом снова шесть минут блаженства и пятьдесят четыре – мучительного ожидания. У меня остается еще пятеро друзей, и я скоро убью их, одного за другим. Если Ремарк прав, и сигареты – наши лучшие друзья.
Но до этого так далеко, что у меня еще есть время рассказать, что, в сущности, ничего не случилось. Я иду в магазин, покупаю себе новую чашку и постепенно привыкаю пить из нее свой густой черный кофе без сахара. Я встречаю новых людей и постепенно привыкаю считать их своими друзьями, родными или любимыми. Иногда еще встречаю бывших друзей, родных, любимых и привыкаю считать их чужими. И, в сущности, ничего не происходит, ничего не меняется. Ты уже разочарован? На этих страницах никто не умрет, кроме старой кофейной чашки. Никто не станет убийцей. Просто человек с не очень-то ловкими руками будет мыть посуду у меня на кухне. Потом он извинится и уйдет. Наверное, я больше его не увижу. Но сожалений по этому поводу тоже не будет. Он все равно так ничего и не понял. Ему это понимание было не нужно. Ему нужен был горячий обед, чистые носки и выглаженная рубашка. Еще он просил меня бросить курить. Казалось, он бесконечно долго обитал в моём доме, но как же поразительно быстро исчезли все признаки его существования. Будто и не было. Иногда он кажется героем какого-то полузабытого сна. Остались только ощущения, предчувствия, атмосфера и ничего конкретного. Ну, разве что, кроме не очень-то ловких рук…
…Если как-нибудь зимним вечером ты распахнешь дверь и примешь из мороза и пурги в объятия теплого, пахнущего молоком и пирогами, дома старого уличного кота, не надейся, что у него нет иного мира, не рассчитывай, что он останется здесь хотя бы до весны. Вот как только утихнет разбушевавшаяся стихия, и только он сделает всю твою территорию своей, дверь опять распахнется. И он, уходя, её не закроет. Запахи молока, пирогов и уюта моментально покинут дом. Больше нигде и никогда не будет тепла. Ты вся промерзнешь, сердце заледенеет. Погибнет все, что прорастало внутри тебя и грозило стать счастьем. И ты больше уже не решишься оттаять, потому что запомнила, замерзать – больно. Он уйдет, и сотрутся все следы его существования, останется ощущение, атмосфера. Его атмосфера, его мир.Только он всегда чувствует, если что-то идет не так. Если где-то опять пекут пироги и кипятят молоко. Чувствует за сотни километров, на расстоянии многих лет. И возвращается. А дверь еще не закрыта. А он не любит прокуренных комнат, съедает пироги и запивает молоком. И не желает знать, что все это было не для него. И не позволит тебе прорасти. И я бы просила тебя не впускать в объятия дома ни в какой мороз, ни в какую метель старого уличного кота. Но если ты завтра, возвращаясь как можно позже с работы, не увидишь зажженной лампы в своем окне, больше не будет сил выносить покой и уют, нерушимый порядок и стерильную чистоту собственного пустого мира. Невозможно, невозможно, выше твоих сил входить в темную прихожую маленькой пустой квартиры. Поэтому ты все равно его впустишь, лишь бы кто-то вошел и ел твои пироги. Только бы зажёг лампу к твоему возвращению. Тебе уже все равно – кто. А если другого случая не будет? Вдруг уже больше никто никогда не придет? И ты не вспомнишь о моем предупреждении, хотя все будешь знать заранее. Как и я тогда. И сейчас…
…Сейчас ты прости меня, но я прерываюсь и, возможно, к этой мысли уже не вернусь. Будто вязкие однообразные годы, истекли мои пятьдесят четыре бесчеловечно длинные минуты. Теперь на триста шестьдесят секунд я закрою глаза, окутаю пространство терпким, тонким дымом и стану такой, как раньше, до того, как открылась дверь. До того, как разбилась чашка. Вернусь в ту потерянную реальность, где мчатся в бесконечность поезда еще не вызывая тоски о неслучившемся, а только рождая образы манящих неведомых городов и стран, которые однажды непременно осядут пылью на мои туфли. Туда, где глаза мои, провожающие самолеты в перечеркнутом небе, отражают ещё так много надежды. И самое важное, самое необходимое мне в эту минуту – сознание нужности этому миру. Будто бы вся вселенная только и ждет, чтобы я огласила о своем явлении в мир. Через невыразимое цифрами, бесконечное количество времени я, как и ты, буду еще надеяться, что где-то в этой вселенной существует хоть какая-то, одна единственная частица жизни, ожидающая меня. Хоть кому-то я должна быть нужна. Должен же быть хоть кто-то, кто нуждается во мне по-настоящему. Разве надежда умирает последней? Может, моя надежда была неизлечимо больна? Иначе, зачем бы я открывала дверь, не дождавшись, когда в нее постучат? А я открыла, и он вошел, будто делал это с нудной регулярностью. И теперь уже я была гостьей, а он – хозяин. В сущности ничего не случилось. Ему нужен был горячий обед, потом носки и рубашка. А мне казалось, что я. Недолго казалось. Иллюзия счастья долго длиться не может. Не так долго, как пятьдесят четыре минуты. Но когда, возвращаясь домой как можно раньше, ты видишь свет в окне своей квартиры, кричащий миру, что кто-то ждет и тебя, кто-то нуждается и в тебе тоже, уже не имеет значения, на сколько это правда, пусть это будет видимость правды, ведь так недавно в твоем окне было еще темно.
Действительно, ничего не случилось. Он не разрушил мой мир, он просто вытеснил его за дверь, на мороз, и заполнил пустое пространство собой. Но это уже не имеет значения, утрата неощутима, если незаметно подменить одно другим. И нет еще предчувствия, что это другое так шатко и непостоянно. Просто все вокруг превращается в обеды, носки и рубашки. Только изредка, очень редко скользнут на подушку слезы беспричинной тоски. Утром это забудется. Растает вместе с дымом первой сигареты. Он опять будет злиться, потому что не любит прокуренных комнат и потребует бросить курить. Он ненавидит, когда я курю. Словно с каждой затяжкой в меня возвращается прежняя жизнь. А я уже не в силах остановиться и каждую следующую сигарету прикуриваю от предыдущей. Ничего не случилось. Это только часть ритуала.Никотиновый голод утолен, мир кажется светлее, краски ярче, воздух чище…
Папа тоже не любил прокуренных комнат и тоже не одобрял моих вредных привычек, но он ничего не требовал. Он доверял мне мою жизнь. Его склонность к утопическим мечтам не разрушала моих мрачных идиллий. Очень ему хотелось видеть меня принцессой в красивом замке и с верным рыцарем. Когда мне будет нелегко, рыцарь обязательно меня спасет. Он сам и был этим рыцарем, единственным рыцарем во всем моём королевстве. Знаешь, папочка, твоя принцесса выросла, её однокомнатный замок совсем опустел, но она так и не нашла тебе замены. Но это ничего, не бойся за неё, она сама теперь умеет себя спасать.Я гибкая, я ива, не сломаюсь. Закрываю глаза, слышу, как ты тихонько подходишь…
Привет, па, и чего тебя так долго не было? Ты молча гладишь мои сухие, ломкие волосы, их давно не заплетали в косы. У меня сегодня день рожденья и ты подарил мне свою старую кофейную чашку, которую я так любила…Открываю глаза, ты уже ушел. Щелчок, мой очередной друг скоропостижно, в четыре затяжки, умер. На столе осколочки тонкого фарфора сложились в дикую картинку самой никчемной, бессмысленной и никому не нужной жизни. Внутри этой чашки столько лет обитала моя душа. Теперь это только калейдоскоп беспомощных осколков. Видишь, папа, кандидат в рыцари не прошел испытания. Так всегда и бывает. Он с позором изгнан из нашего королевства.А чашку я склею. И все остальное - тоже.
Одна сигарета в час. Когда-нибудь я брошу курить совсем, я сделаю это для тебя, бессменный рыцарь моего королевства, твоих сияющих доспехов никогда не коснется ржавчина, я чищу их каждый день.
Па, я все еще надеюсь, что мне будет кому передать их по наследству вместе со старой кофейной чашкой, которую мы так любили.